«Молоденький, скромный, кроткий, улыбающийся монах» — первое из свидетельств о будущем владыке из семинарии, где он преподавал. Впрочем, с добавкой «дело повел крепкой рукой и достиг добрых результатов».
Нам повезло с последними святыми — у нас есть их фотографии. И они все «говорящие».
Фото- и кинохроника, как это ни странно, транслирует праведность. Нечто, не поддающееся рациональному раскладу, начинает говорить тебе о человеке пугающе-ошеломляющее: святой. И не знаешь, как передать это трудноописуемое, но несомненное впечатление неверующим. То, что ты «видишь» в них, не ложится в привычное — тверд, мягок, решителен, гибок, смел, осторожен.
Глядя на фотографии митрополита Вениамина, понимаешь, что совсем не случайно в мае рокового для страны 1917-го — свободным голосованием клира и мирян — он был избран на Петроградскую кафедру.
По воспоминаниям, его выбрали для того, чтобы в трудные времена «сложной политики» никто не впутал епархию в темные дела.
Владыка Вениамин всегда был человеком «светлых» и самоотверженных дел. Любил служить в окраинных храмах, по первому зову шел в самые отдаленные и бедные кварталы столицы, как обыкновенный священник. Вел беседы среди рабочих, устраивал литургии для школьников. Как священник участвовал в военных действиях во время Первой мировой войны. Его прозвали «неутомимым епископом».
Монахам пришлось успокаивать возмущенную толпу. Один, спасая, увел от взбудораженных людей командира красноармейцев
Всего пять лет он был на епископской кафедре столицы. «Кроткий, но крепкий».
Парадокс: самоотверженно защищал религиозные права людей, пользовался у верующих авторитетом, но при этом имел репутацию… самого аполитичного человека в российском епископате. И призывал к жизни «без политической вывески».
Аполитичность не мешала ему смело и мужественно стоять за Церковь и людей. Когда 13 января 1918 года в Александро-Невскую лавру явился вооруженный отряд матросов и красногвардейцев с целью ее захвата, он столкнулся с решительным отказом подчиниться. Вторая попытка — 19 января — наткнулась на призыв владыки созывать народ лаврским колоколом. Народ стал стекаться, и под крики «Православные, спасайте церкви!» отряд был обезоружен.
Монахам пришлось даже успокаивать возмущенных. Один, спасая, увел через Тихвинское кладбище командира горе-отряда.
И только третий отряд с двумя пулеметами стал теснить народ с лаврского двора. Настоятель Скорбященской церкви протоиерей Петр Скипетров, увещевавший красногвардейцев не чинить насилий над верующими, получил пулю в рот. Однако и это не сильно испугало верующих. И ретироваться в конце концов опять пришлось красногвардейцам. А на следующий день к митрополиту Вениамину пришли депутации от рабочих Стеклянного, Фарфорового и других заводов. Рабочие, авангард революции, от имени которых стреляли матросы, заверили владыку Вениамина, что защитят лавру.
Оказывается, вера не отпала за три месяца, и Манифест компартии не прирос на ее место в человеческих душах.
И более того, православная вера в 1918 году переживала настоящий подъем! «Уровень религиозной жизни Петрограда начал подниматься, — писал митрополит в послании к пастве. — Храмы Божии стали наполняться богомольцами… Вера православная… стала собирать все больше и больше верующих людей независимо от их общественного положения и политических взглядов».
Вера теснимая, вера, за которую можно получить пулю, звала людей в храмы.
Патриарх Тихон и
митрополит Вениамин
А владыка Вениамин, даже приказывая бить в колокол, по-прежнему настаивал на дистанции от политики. «Всякая политика, как реакционная, так и модная прогрессивная, должна быть чужда вас, — писал он. — Пастырь не с аристократией, плутократией или демократией, не с буржуями или пролетариями, но со всеми и для всех верующих…
Царствие Мое, как сказал Христос, не от мира сего, и никакой политический строй не может с ним совпадать».
Без капли крови
На пятом году его епископского служения появился знаменитый февральский декрет ВЦИК — об изъятии церковных ценностей. Это был первый организованный акт антицерковных гонений, когда верующих преследовали не стихийно, а целенаправленно. По всем данным, на 1922 год приходится всплеск антицерковных репрессий.
«Ценности» решили изымать по благородной с виду причине — для нужд голодающих Поволжья. Отнять у попов-мироедов и накормить голодных — риторика большевиков, как всегда электризовала разгоряченное сознание с виду справедливыми радикальными фразами. Митрополит Вениамин, отстоявший лавру в 1918-м, сумевший преобразовать домовые храмы после декрета об их закрытии в приходские, организовать Богословский институт после закрытия духовной семинарии, то есть сделавший массу эффективных обыгрывающих власть шагов, по этому вопросу с самого начала стал искать компромисс с властью.
Почему на здании, где хранили тело Ленина в эвакуации, нет таблички
Обратился к клиру и пастве и разрешил «общинам и верующим жертвовать на нужды голодающих… даже и ризы со святых икон». Но не касаться святынь храма — престола, священных сосудов, дарохранительниц, крестов, Евангелия, вместилища святых мощей и особо чтимых икон. Договорились, что станут заменять то, на что большевики положили глаз, какими-то аналогичными по стоимости нецерковными вещами.
Призвал верующих даже в случае изъятия святынь не допускать проявления «насилия в той или иной форме». Заявил, что «ни в храме, ни около него неуместны резкие выражения, раздражение, злобные выкрики против отдельных лиц или национальностей». «Не давайте никакого повода к тому, чтобы капля какая-нибудь чьей бы то ни было человеческой крови была пролита около храма… Перестаньте волноваться. Успокойтесь. ..
Скажем по слову Божию: «Господь раньше дал, Господь теперь взял украшение наших храмов, да будет Имя Господне благословенно». Проводим изымаемые из наших храмов церковные ценности с молитвенным пожеланием, чтобы они достигли своего назначения и помогли голодающим». (Слова про «назначение» оказались провидческими. Вырученные за церковные ценности средства большевики направляли в первую очередь на нужды мировой революции. «Мировой пожар» им раздуть было важнее).
Вырученные за церковные ценности средства большевики направляли на нужды мировой революции. «Мировой пожар» раздуть было важнее, чем накормить голодающих Поволжья
А воззвание владыки Вениамина подействовало на паству. Глава Петроградской милиции скоро в официальном донесении отметит «блестящее и сравнительно вполне спокойное проведение кампании»
Но в эту историю вплелся еще один важный сюжет. Митрополит Вениамин отказался признать отстранение от управления церковью привлеченного к гражданскому суду Патриарха Тихона. Не поддержал и главный антицерковный проект большевиков — обновленцев. Во всех храмах Петербурга — по его благословению — продолжали поминать имя Патриарха. Во многом именно из-за этого, а может быть, и за совокупную пятилетнюю неуязвимую мудрость его защиты церкви — он был арестован. Вместе с ним к «делу» были привлечены еще 86 человек
Пелась агитация против…
Большевистские суды любили вменять подсудимым злонамеренность. Так, послание владыки Вениамина, по сути призывающее к лояльности и разумности, было истолковано как чистое сопротивление.
Его письма в Помгол (комитет помощи голодающим), где он обговаривал практические условия передачи ценностей, истолковали как «ультиматумы». Речь митрополита в лавре была признана «контрреволюционной». Ох уж эти мутные по смыслу, припечатывающие слова большевистской речи.
Сопротивление изъятию ценностей действительно было, его и не могло не быть.
«14 апреля у Иоанновской церкви 2-тысячная толпа ворвалась в кельи, начала бомбардировать комиссию по изъятию ценностей камнями… 30 марта у Знаменской церкви в толпе пелась агитация против изъятия ценностей, сопровождавшаяся избиением милиции… 4 мая трехтысячная толпа бесчинствовала около Пyтиловской церкви, причем были избиты члены комиссии».
Любимая сегодня записная присказка про народ, который крестился-крестился да и пошел от неглубины и дешевости своей веры сбрасывать кресты с храмов, совсем не выдерживает проверки протоколом большевистского судебного процесса.
Народ пошел не рушить храмы, а защищать их. Прежде чем три комсомольца отличились при сбрасывании крестов, три тысячи верующих по первому звуку колокола шли защищать храм.
И где-то спустя 20 лет, после изобилия примеров «отмороженности» революционного поведения — стрелять в рот говорившему, — народ, нет, не смирился, но замер от ужаса происходящего. И перешел к тайному сопротивлению.
Да и тогда тех, кто готов был попирать святыни, набиралось не много. И мы ничего не знаем об их судьбах.
Однажды директор Дома русского зарубежья Виктор Москвин подарил мне уникальную книгу, на которую, еще в рукописи, обратил его внимание Александр Исаевич Солженицын. Это была книга комсомольца, позволявшего себе в толпе ниспровергателей жуткие надругания над святынями.
Уже в 30-е он, звонко-советский человек, сидел в тюрьме по абсурдным политическим обвинениям. Молох революции перемалывал и его жизнь.Потом он вернулся к вере. Написал об ужасах своей биографии бесконечно покаянную книгу… Она рукописью попала к Солженицыну, и он призывал ее опубликовать и обратить на нее внимание…
И это только один сюжет из жизни сбрасывателей крестов с храмов…
Но в сто раз внимательнее, чем в судьбы сбрасывателей колоколов, мы должны вглядываться в судьбы и личности новомучеников и страдальцев за веру в XX веке. И потому что это подвиг, и потому что так у нас есть шанс увидеть другую, не обычную, не связанную ироническими стереотипами Россию. Ту самую, которая в 1937 году не побоялась во время переписи населения указать на свою подавляющую религиозность.
Но мы, кажется, не спешим ввести их имена в свой мировоззренческий обиход. В сонм общепризнанных фигур. Скажи «митрополит Вениамин», и кто, кроме церковных людей догадается, о ком речь?
Руководствуемся ложным стыдом: веры и конфессии могут быть разными, а тут что-то специфически церковное. Какая-то отдельная галактика по имени святость.
Но праведное поведение достойно общего почитания. Недаром же так громко называются имена праведников, спасавших евреев во время Холокоста. Не в особенностях религии тут дело: праведность есть праведность.
И святость есть святость.
Пока она будет отдельной, отделенной, мы будем буксовать в чем-то очень важном.
Дело было огромным, в несколько томов, и постоянно распухало. Но при этом изобиловало несообразностями, противоречиями, а в каких-то моментах юридическим абсурдом (например, страдала хронологическая последовательность, события, вызвавшие дело «о сокрытии и хищении церковных ценностей» в институте глухонемых, произошли в декабре 1920 года, когда декрет об изъятии ценностей еще не был издан). Но это не смущало обвинителей.
Полтора дня допрашиваемый митрополит Вениамин уводил других из-под обвинений и подозрений Ревтрибунала…
Как и резко бросавшийся в глаза вид подсудимых — они были столь разных возрастов, социального положения и интеллектуального развития, что мысль о том, что это люди единой организации, казалась абсурдной.
Но между тем с 10 июня по 5 июля в большом зале филармонии упорно шли заседания с 12 часов дня до 10-12 часов ночи.
И ревтрибунал выдавал билеты на вход в зал.
— Подсудимый гражданин Казанский, — так вызывали владыку Вениамина.
И он — по залу проходило волнение — поднимался и размеренным шагом, не спеша, опираясь одной рукой на посох, а другую, приложив к груди, выходил на середину зала. На лице не было признаков «ни волнения, ни смущения». Очевидцы вспоминали, что он был скуп в движениях и словах, не говорил ничего лишнего, отвечал по существу. И только иногда в его ответах сквозила некая уклончивость, диктуемая пропастью между взглядами монаха и неверующего мирянина.
«- Как вы относитесь к советской власти?
— Мое отношение к ней — отношение к власти. Все ее распоряжения и все декреты по мере своего разумения исполняю и принимаю к руководству.
— Ну да, это так. Но признаете ли вы ее?
— Признаю, как и всякую гражданскую власть».
Когда трибунал перешел к центральному пункту обвинения — двум письмам митрополита в Помгол, митрополит подробно рассказал историю их возникновения: для безболезненного проведения в жизнь большевистского декрета.
Он подчеркивал: вопрос об изъятии ценностей для церкви и верующих мог взбудоражить людей, поэтому к его разрешению нужно было подходить особенно осторожно.
«Вы их как писали, — посоветовавшись с кем-нибудь или самостоятельно? «Я писал их сам». Полтора дня допрашиваемый митрополит уводил других из-под обвинений и подозрений.
«И др. князья церкви»
Совещание ревтрибунала шло около трех суток.
5 июля здание филармонии было закрыто до трех часов. Публика впускалась к вечеру и после тщательной проверки входных билетов. Образовался огромный хвост очереди. И это были не любопытствующие. Нет, в зале собирались люди, любившие владыку. Чтобы защитить его хотя бы своим присутствием.
Когда вышел ревтрибунал, шел девятый час вечера. По церковному «девятый час» означает воспоминание о Крестной смерти Христа.
Чтение приговора заняло 45 минут. «Казанский (он же митрополит Петроградский Вениамин) совместно… в лице его активной группы… с целью вызвать народные волнения в осуществлении единого фронта с международной буржуазией» — даже не хочется цитировать целиком вмененную ему трибуналом вину.
Такое чувство, что новая власть хорошо чувствовала свою нелегитимность, и от этого пряталась за абсурд террора.
«Патриарх Тихон, митрополит Вениамин» — везде называются через запятую, иногда к их именам прибавляется «и др. князья церкви». Звучит так пародийно, как будто Ильфом и Петровым уже написаны «Двенадцать стульев».
Им вменялись в вину волнения в Шуе, Иваново-Вознесенске, Москве… И беспорядки в Петрограде «с нанесением тяжких поранений отдельным представителям советской власти». О получившем пулю в рот отце Петре забыли, о пулемете против людей, защищавших лавру, — тоже.
Приговор: десятерых — расстрелять. (Шестерым из приговоренных смертную казнь потом заменят лишением
свободы).
Точное место казни неизвестно. Предполагают, что это известный в Петербурге, как в Москве Коммунарка, Ковалевский лес.
Настоящую могилу ищут…
В последнем слове владыка Вениамин скажет, что «к самому обвинению относится спокойно». Спокойно он не мог принять только то, что его назвали «врагом народа». «Народ я люблю и отдал за него все.
И народ любит меня.
Не знаю, что вы скажете мне в приговоре: жизнь или смерть? Но, что бы вы ни сказали, я осеню себя крестом и скажу — слава Богу за все».
Мы часто в воображении проигрываем трагичную историю русского XX века как детскую «войнушку», где легко стать героем понарошку.
А тут все вдвойне не понарошку. Спокойное мужество. Огромная вера. Великое незлобие.
Казни они ждали больше месяца. По воспоминаниям: «Митрополит молится по 14 часов в сутки и производит на надзирателей самое тяжелое впечатление»… Для них была очевидна его невиновность…
Перед казнью все были обриты и одеты в лохмотья. Чтобы нельзя было узнать духовных лиц. Это могло вызвать попытки защиты.
Точное место казни неизвестно. Предполагают, что это известный в Петербурге Ковалевский лес.
Спустя 70 лет — в 1992 году — митрополит Вениамин был причислен к лику святых. Трое расстрелянных с ним тоже.
Юриста Новицкого на современных иконах изображают в галстуке — интеллигентская косточка.
На Никольском кладбище Александро-Невской лавры, где любил гулять владыка Вениамин, есть его символическая могила — кенотаф.
Прямая речь
Из письма, написанного за несколько дней до расстрела:
«В детстве и отрочестве я зачитывался Житиями святых и восхищался их героизмом, их святым воодушевлением, жалел всей душой, что времена не те и не придется переживать, что они переживали.
Времена переменились, открывается возможность терпеть ради Христа и от своих, и от чужих. Трудно, тяжело страдать, но по мере наших страданий избыточествует и утешение от Бога…
Я радостен и покоен как всегда. Христос — наша жизнь, свет и покой.
С Ним всегда и везде хорошо. За судьбу Церкви Божией я не боюсь.
Веры надо больше, больше ее иметь надо нам, пастырям. Забыть свои самонадеянность, ум, ученость и силы и дать место Благодати Божией..
Теперь время суда… Нам ли, христианам, да еще иереям, не проявлять подобного мужества даже до смерти!..»
использованы материалы:
Елена Яковлева
Источник: Российская Газета
11 августа 2017 г.
